Неточные совпадения
Девушка взяла мешок и собачку, дворецкий и артельщик другие мешки. Вронский взял под руку мать; но когда они уже выходили из вагона, вдруг несколько
человек с испуганными лицами
пробежали мимо.
Пробежал и начальник станции в своей необыкновенного цвета фуражке. Очевидно, что-то случилось необыкновенное. Народ
от поезда бежал назад.
Передние ряды, должно быть, наткнулись на что-то, и по толпе
пробежала волна
от удара,
люди замедлили шаг, попятились.
Он очень торопился, Дронов, и был мало похож на того
человека, каким знал его Самгин. Он, видимо, что-то утратил, что-то приобрел, а в общем — выиграл. Более сытым и спокойнее стало его плоское, широконосое лицо, не так заметно выдавались скулы, не так раздерганно
бегали рыжие глаза, только золотые зубы блестели еще более ярко. Он сбрил усы. Говорил он более торопливо, чем раньше, но не так нагло. Как прежде, он отказался
от кофе и попросил белого вина.
Она поручила свое дитя Марье Егоровне, матери жениха, а последнему довольно серьезно заметила, чтобы он там, в деревне, соблюдал тонкое уважение к невесте и особенно при чужих
людях, каких-нибудь соседях, воздерживался
от той свободы, которою он пользовался при ней и своей матери, в обращении с Марфенькой, что другие, пожалуй, перетолкуют иначе — словом, чтоб не
бегал с ней там по рощам и садам, как здесь.
Но такого
человека, который бы пожалел его, не нашлось ни одного во всё то время, когда он, как зверок, жил в городе свои года ученья и, обстриженный под гребенку, чтоб не разводить вшей,
бегал мастерам за покупкой; напротив, всё, что он слышал
от мастеров и товарищей с тех пор, как он живет в городе, было то, что молодец тот, кто обманет, кто выпьет, кто обругает, кто прибьет, развратничает.
И мыслью
пробежав по всем тем лицам, на которых проявлялась деятельность учреждений, восстанавливающих справедливость, поддерживающих веру и воспитывающих народ, —
от бабы, наказанной за беспатентную торговлю вином, и малого за воровство, и бродягу за бродяжничество, и поджигателя за поджог, и банкира за расхищение, и тут же эту несчастную Лидию за то только, что
от нее можно было получить нужные сведения, и сектантов за нарушение православия, и Гуркевича за желание конституции, — Нехлюдову с необыкновенной ясностью пришла мысль о том, что всех этих
людей хватали, запирали или ссылали совсем не потому, что эти
люди нарушали справедливость или совершали беззакония, а только потому, что они мешали чиновникам и богатым владеть тем богатством, которое они собирали с народа.
Но в своей горячей речи уважаемый мой противник (и противник еще прежде, чем я произнес мое первое слово), мой противник несколько раз воскликнул: „Нет, я никому не дам защищать подсудимого, я не уступлю его защиту защитнику, приехавшему из Петербурга, — я обвинитель, я и защитник!“ Вот что он несколько раз воскликнул и, однако же, забыл упомянуть, что если страшный подсудимый целые двадцать три года столь благодарен был всего только за один фунт орехов, полученных
от единственного
человека, приласкавшего его ребенком в родительском доме, то, обратно, не мог же ведь такой
человек и не помнить, все эти двадцать три года, как он
бегал босой у отца „на заднем дворе, без сапожек, и в панталончиках на одной пуговке“, по выражению человеколюбивого доктора Герценштубе.
На биваке Дерсу проявлял всегда удивительную энергию. Он
бегал от одного дерева к другому, снимал бересту, рубил жерди и сошки, ставил палатку, сушил свою и чужую одежду и старался разложить огонь так, чтобы внутри балагана можно было сидеть и не страдать
от дыма глазами. Я всегда удивлялся, как успевал этот уже старый
человек делать сразу несколько дел. Мы давно уже разулись и отдыхали, а Дерсу все еще хлопотал около балагана.
Через час наблюдатель со стороны увидел бы такую картину: на поляне около ручья пасутся лошади; спины их мокры
от дождя. Дым
от костров не подымается кверху, а стелется низко над землей и кажется неподвижным. Спасаясь
от комаров и мошек, все
люди спрятались в балаган. Один только
человек все еще торопливо
бегает по лесу — это Дерсу: он хлопочет о заготовке дров на ночь.
Когда Марья Алексевна опомнилась у ворот Пажеского корпуса, постигла, что дочь действительно исчезла, вышла замуж и ушла
от нее, этот факт явился ее сознанию в форме следующего мысленного восклицания: «обокрала!» И всю дорогу она продолжала восклицать мысленно, а иногда и вслух: «обокрала!» Поэтому, задержавшись лишь на несколько минут сообщением скорби своей Феде и Матрене по человеческой слабости, — всякий
человек увлекается выражением чувств до того, что забывает в порыве души житейские интересы минуты, — Марья Алексевна
пробежала в комнату Верочки, бросилась в ящики туалета, в гардероб, окинула все торопливым взглядом, — нет, кажется, все цело! — и потом принялась поверять это успокоительное впечатление подробным пересмотром.
Минутами разговор обрывается; по его лицу, как тучи по морю,
пробегают какие-то мысли — ужас ли то перед судьбами, лежащими на его плечах, перед тем народным помазанием,
от которого он уже не может отказаться? Сомнение ли после того, как он видел столько измен, столько падений, столько слабых
людей? Искушение ли величия? Последнего не думаю, — его личность давно исчезла в его деле…
— Сейчас
сбегаю! — буркнул
человек, зашлепал опорками по лужам, по направлению к одной из лавок, шагах в пятидесяти
от нас, и исчез в тумане.
Отдельные сцены производили потрясающее впечатление. Горело десятками лет нажитое добро, горело благосостояние нескольких тысяч семей. И тут же рядом происходили те комедии, когда
люди теряют
от паники голову. Так, Харитон Артемьич
бегал около своего горевшего дома с кипой газетной бумаги в руках — единственное, что он успел захватить.
А вот и любовь. Ссыльнокаторжный Артем, — фамилии его не помню, — молодой
человек лет 20, служил в Найбучи сторожем при казенном доме. Он был влюблен в аинку, жившую в одной из юрт на реке Найбе, и, говорят, пользовался взаимностью. Его заподозрили как-то в краже и в наказание перевели в Корсаковскую тюрьму, то есть за 90 верст
от аинки. Тогда он стал
бегать из поста в Найбучи для свидания с возлюбленной и
бегал до тех пор, пока его не подстрелили в ногу.
Так же как и зуйки, песочники летают низко и никогда не вьются над охотником
от детей, а кружатся около чего или перелетывают с места на место; всего чаще
бегают кругом, стараясь отвесть в сторону собаку или
человека.
Не мудрено в нем такое воззрение, потому что он сам «года два был на побегушках, разные комиссии исправлял: и за водкой-то
бегал, и за пирогами, и за квасом, кому с похмелья, — и сидел-то не на стуле, а у окошка, на связке бумаг, и писал-то не из чернильницы, а из старой помадной банки, — и вот вышел в
люди», — и теперь признает, что «все это не
от нас, свыше!..»
Марья Дмитриевна не слишком ласково приняла Лаврецкого, когда он явился к ней на следующий день. «Вишь, повадился», — подумала она. Он ей сам по себе не очень нравился, да и Паншин, под влиянием которого она находилась, весьма коварно и небрежно похвалил его накануне. Так как она не считала его гостем и не полагала нужным занимать родственника, почти домашнего
человека, то и получаса не прошло, как он уже шел с Лизой в саду по аллее. Леночка и Шурочка
бегали в нескольких шагах
от них по цветнику.
Они надоедят всем; поверьте, придет время, когда они всем надоедят, и как бы теоретики ни украшали свои кровати,
люди от них
бегать станут.
Доктор, впрочем, бывал у Гловацких гораздо реже, чем Зарницын и Вязмитинов: служба не давала ему покоя и не позволяла засиживаться в городе; к тому же, он часто бывал в таком мрачном расположении духа, что
бегал от всякого сообщества. Недобрые
люди рассказывали, что он в такие полосы пил мертвую и лежал ниц на продавленном диване в своем кабинете.
Какой-то
человек, весь окровавленный, у которого лицо, при бледном свете лунного серпа, казалось
от крови черным,
бегал по улице, ругался и, нисколько не обращая внимания на свои раны, искал шапку, потерянную в драке.
— А третий сорт: трудом, потом и кровью христианской выходим мы, мужики, в
люди. Я теперича вон в сапогах каких сижу, — продолжал Макар Григорьев, поднимая и показывая свою в щеголеватый сапог обутую ногу, — в грязи вот их не мачивал, потому все на извозчиках езжу; а было так, что приду домой, подошвы-то
от сапог отвалятся, да и ноги все в крови
от ходьбы:
бегал это все я по Москве и работы искал; а в работниках жить не мог, потому — я горд, не могу, чтобы чья-нибудь власть надо мной была.
— Ты, — говорит, —
сбежать не думаешь ли? так
от нас к тебе такой
человек приставлен будет, что ни на пядь тебя
от себя не отпустит.
— Не сегодня, боярыня, а в семик и троицын день заплетают русалки косы. На Ивана Купала они
бегают с распущенными волосами и отманивают
людей от папоротника, чтобы кто не сорвал его цвета.
В сравнении с протоиереем Туберозовым и отцом Бенефактовым Ахилла Десницын может назваться
человеком молодым, но и ему уже далеко за сорок, и по смоляным черным кудрям его
пробежала сильная проседь. Роста Ахилла огромного, силы страшной, в манерах угловат и резок, но при всем этом весьма приятен; тип лица имеет южный и говорит, что происходит из малороссийских казаков,
от коих он и в самом деле как будто унаследовал беспечность и храбрость и многие другие казачьи добродетели.
— Ай, матушка! — суетясь, точно испуганная курица, кудахтала Наталья. — Куда ему
бегать? Как это можно! Город-от велик, и собаки в нём, и
люди пьяные, а и трезвый злой
человек — диво ли?
— «Старый ты
человек, — отвечал самозванец, — разве пушки льются на царей?» — Харлов
бегал от одного солдата к другому и приказывал стрелять.
— Послушайте, нужно же иметь хотя маленькое самолюбие:
человек бегает от вас самым позорным образом, ведет себя, как… как… ну, как негодяй, если хотите знать.
От волнения я
пробегаю мимо своего отчета и только потом его нахожу. «Заседание Энтомологического общества». Да, это моя статья, моя первая статья, мой первородный грех. Читаю и прихожу в ужас, какой, вероятно, испытывает солдат-новобранец, когда его остригут под гребенку. «Лучшие места» были безжалостно выключены, а оставалась сухая реляция, вроде тех докладов, какие делали подающие надежды молодые
люди. Пепко разделяет мое волнение и,
пробежав отчет, говорит...
— То-то, был грех. Знаю я вас всех, насквозь знаю! — загремел Порфир Порфирыч, вскакивая с дивана и принимаясь неистово
бегать по комнате. — Все вы боитесь меня как огня, потому что я честный
человек и взяток не беру… Да! Десять лет выслужил, у другого сундуки ломились бы
от денег, а у меня, кроме сизого носа да затвердения печенки, ничего нет… А отчего?.. Вот ты и подумай.
— Вот только нам с этим укционом развязаться, — говорил Гордей Евстратыч в своей семье, — а там мы по-свойски расправимся с этими негодницами… На все закон есть, и каждый
человек должен закону покориться: теперь я банкрут — ну, меня с укциону пустят; ты вышла замуж — тебя к мужу приведут. Потому везде закон, и супротив закону ничего не поделаешь… Разве это порядок
от законных мужей
бегать? Не-ет, мы их добудем и по-свойски разделаемся…
— Нет, Глеб Савиныч, что ж мне
от людей бегать… Кабы не…
Белогубов. Сам
от своего счастия
бегает. Чего ему еще нужно-с! Чин имеет, в родстве с таким
человеком, содержание имел готовое; кабы захотел, мог бы место иметь хорошее, с большим доходом-с. Ведь Аристарх Владимирыч ему не отказали бы!
— Это все Тургенев выдумал. Топилась, да вытащили. После вышла замуж за Чертопханова, вывела восемь
человек детей, овдовела и теперь так сильно штрафует крестьян за потраву, что даже Фет — и тот
от нее
бегать стал! [По последним известиям, факт этот оказался неверным. По крайней мере, И. С. Тургенев совершенно иначе рассказал конец Чертопханова в «Вестнике Европы» за ноябрь 1872 г. (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)]
— Правду надобно выбирать по душе! Вон, за оврагом, стадо пасется, собака
бегает, пастух ходит. Ну, так что? Чем мы с тобой
от этого попользуемся для души? Милый, ты взгляни просто: злой
человек — правда, а добрый — где? Доброго-то еще не выдумали, да-а!
Павел боялся показаться в собрание и несколько раз был готов отказаться
от своего намерения; даже мороз
пробегал по телу при одной мысли, как неловко и неприятно будет его положение в ту минуту, когда он войдет в залу, полную незнакомых
людей!
Цыплунова. Да что за церемонии! И зачем я ему? Мы с сыном
люди скромные и знакомств не только не ищем, а даже
бегаем от них. Так вы и скажите вашему генералу.
Городов я не любил. Жадный шум их и эта бесшабашная торговля всем — несносны были мне; обалдевшие
от суеты
люди города — чужды. Кабаков — избыток, церкви — лишние, построены горы домов, а жить тесно;
людей много и все — не для себя: каждый привязан к делу и всю жизнь
бегает по одной линии, как пёс на цепи.
Крутицкий. Вот он какой! Вот он какой! Насилу дух перевел.
От него
бегать надо. Он злой
человек. (Задумывается).
Наташа. Невольный трепет
пробегает по мне, сердце бьется… отчего? Отчего этот
человек, которого я уже не люблю, всё еще имеет на меня такое влияние?.. но, может быть, любовь к нему не совсем погасла в моем сердце? может быть, одно воображение отвлекло меня
от него на время? Однако, что бы ни было, я должна, я хочу показать ему холодность; я дала Белинскому слово, он будет моим мужем, и Арбенина должно удалить! это будет мне легко! (Задумывается.)
— Есть и секрет, Савелий Гаврилыч, — шепотом объяснил Мишка, продолжая оглядываться. — Такой секрет, такой секрет… Стою я даве у себя в передней, а Мотька бежит мимо. Ну,
пробежала халда-халдой да бумажку и обронила. Поднял я ее и припрятал… А на бумажке написано, только прочитать не умею, потому как безграмотный
человек. Улучил я минутку и сейчас, например, к Сосунову, а Сосунов и прочитал:
от генеральши
от моей записка к вашему Ардальону Павлычу насчет любовного дела. Вот какая причина, милый ты
человек!
Пошли у мельника по шкуре мурашки, и взглянул он на дорогу к селу: «А как бы это, — думает себе, — приударить и мне хорошенько за девками. Когда-то
бегал не хуже
людей». Да вдруг и отлегло у него
от сердца, потому что, видит, опять идет к мельничной гати
человек да еще не кто-нибудь, а самый его наймит — Харько.
Гладкая речь Тиунова лентой вилась вокруг головы слободского озорника и, возбуждая его внимание, успокаивала сердце. Ему даже подумалось, что спорить не о чем: этот кривой, чернозубый
человек славе его не помеха. Глядя, как вздрагивает раздвоенная бородка Якова Захарова, а по черепу,
от глаз к вискам, змейками
бегают тонкие морщины, Бурмистров чувствовал в нем что-то, интересно и жутко задевающее ум.
Чеглов. Я!.. Повторяю тебе, я! И считаю это долгом своим, потому что ты тиран: ты женился на ней, зная, что она не любит тебя, и когда она в первое время
бегала от тебя, ты силою вступил в права мужа; наконец, ты иезуит: показывая при
людях к ней ласковость и доброту, ты мучил ее ревностью — целые ночи грыз ее за какой-нибудь взгляд на другого мужчину, за вздох, который у нее, может быть, вырвался
от нелюбви к тебе — я все знаю.
Передо мною
бегал не старик, а проворный молодой
человек; его звучный, но еще как будто неустановившийся молодой голос, которым свободно выражались удивление, досада и радость дикаря, перенесенного в Европу, раздавался по всему огромному театру, и его робкий шепот, к которому он так естественно переходил
от громких восклицаний, был слышен везде.
— Какое дворовый
человек? Это бы еще не такое большое мошенничество!
Сбежал от меня… нос…
В воскресенье утром приезжала его мать и целый час плакала в мезонине у доктора Шевырева. Петров ее не видал, но в полночь, когда все уже давно спали, с ним сделался припадок. Доктора вызвали из «Вавилона», и, когда он приехал, Петров значительно уже успокоился
от присутствия
людей и
от сильной дозы морфия, но все еще дрожал всем телом и задыхался. И, задыхаясь, он
бегал по комнатам и бранил всех: больницу, прислугу, сиделку, которая спит. На доктора он также накинулся.
Люди работы ищут, а ты сам
от дела
бегаешь.
Бык спотыкнется
от боли,
пробежит шагов десять вперед и поглядит в стороны с таким выражением, как будто ему совестно, что его бьют при чужих
людях.
С другой же стороны, сердце у Постникова очень непокорное: так и ноет, так и стучит, так и замирает… Хоть вырви его да сам себе под ноги брось, — так беспокойно с ним делается
от этих стонов и воплей… Страшно ведь слышать, как другой
человек погибает, и не подать этому погибающему помощи, когда, собственно говоря, к тому есть полная возможность, потому что будка с места не убежит и ничто иное вредное не случится. «Иль
сбежать, а?.. Не увидят?.. Ах, господи, один бы конец! Опять стонет…»
В первые десятилетия существования раскола
от «Никоновых новшеств»
бегали не одни крестьяне и посадские
люди, не одни простые монахи и сельские попы.